В 1906 году произошла знаковая для начинающего писателя встреча, − Пришвин познакомился с этнографом и фольклористом Николаем Евгеньевичем Ончуковым, который помог ему организовать поездку в Олонецкую губернию, откуда сам недавно вернулся: «К моему счастью в тех же капустниках Киновийского проспекта начинал свою карьеру бывший провинциальный фельдшер, теперь известный этнограф, Н.Е. Ончуков. Посвященный мною в мои детские мечты о какой-то Азии, он стал уверять меня, что Выгозеро, Архангельской губ., вполне соответствует моей мечте, и что мне непременно надо поехать туда. Ончуков познакомил меня с академиком Шахматовым, который кое-чему научил меня, достал мне открытый лист от Академии Наук и с тех пор звание этнографа сопровождает меня через всю жизнь. Хотя я наукой этой не занимался и не очень даже уверен, что это наука» , − вспоминал позже Пришвин в очерке «Охота за счастьем».

Поводом для поездки стал сбор фольклорного материала: «Летом 1906 г. задумал съездить на Север М.М. Пришвин и, по моей настоятельной рекомендации ему обособленного, глухого и как бы законченного, со своеобразной жизнью Выговского Края, съездил именно туда. Там он записал свои сказки, и в сыром же совершенно виде отдал в мое распоряжение. Я записи Пришвина тщательно переписал, привел в порядок, приготовил к печати и присоединил к своему сборнику» , − писал Ончуков в предисловии к изданию «Сказок Севера» 1908 г. Однако помимо сказок, Пришвин привез из двухмесячного путешествия по раскольничьим местам свою первую художественную книгу, напечатанную в 1907 году в издательстве А.Ф. Девриена под названием «В краю непуганых птиц» и неожиданно отмеченную Русским географическим обществом: за нее писатель получил серебряную медаль, а в 1910 году был принят в Общество.

В мае 1907 года Пришвин вновь отправился на Русский Север, на этот раз, добравшись по рекам Сухоне и Северной Двине до Архангельска, он объехал берег Белого моря до Кандалакши, посетил Соловецкие острова и через Норвегию вернулся в Санкт-Петербург. В результате этой поездки появилась книга «За волшебным колобком», изданная в том же издательстве в 1908 году (позже переиздавалась под названием «Колобок»). Эти первые работы, в которых, по определению А.М. Эткинда описывались «необыкновенные явления народной веры на фоне столь же необыкновенной русской природы» воспринимались читателями скорее как географические заметки, Пришвин же казался больше этнографом, чем серьезным литератором.

Сближению с писательским миром способствовало знакомство с Алексеем Михайловичем Ремизовым, состоявшееся в 1907 году. Впоследствии Ремизова Пришвин считал одним из главных своих учителей, а их дружеские отношения сохранялись до самого отъезда последнего заграницу в 1921 году. Начинающий писатель был принят в «Обезьянью великую вольную палату» и попал в среду наиболее известных представителей творческой элиты той поры, среди которых были поэты, писатели, ученые, художники: В.В. Розанов, М.О. Гершензон, А.М. Горький, А.Н. Толстой, В.Я. Шишков, И.С. Соколов-Микитов, А.А. Блок, А.А. Ахматова, К.С. Петров-Водкин, П.Е. Щеголев и др.

В 1908 году Пришвин, все более проникаясь царившими в среде интеллигенции апокалиптическими и мистическими настроениями, вновь отправился в путешествие, но уже не на раскольничий Север, а в сектантские места Заволжья. Написанная под впечатлением о поездке книга «У стен града невидимого» вызвала определенный интерес, и из литературного салона Ремизова Пришвин попал в Санкт-Петербургское религиозно-философское общество, организованное В.В. Розановым и Д.С. Мережковским. В 1921 году писатель так вспоминал об этих событиях: «я поехал в Заволжье и написал книгу “Невидимый город” о сектантах. Если устранить из нее некоторое манерничанье стиля в начале и романтическую кокетливость, то книга эта еще больше, чем “В краю непуганых птиц”, удивляет меня, как я, абсолютно невежественный в сектантствоведении, умел за месяц разобраться и выпукло представить почти весь сектантский мир. И все это благодаря борьбе моей с мыслью, моему методу бездумности. Я встречал профессоров, просидевших годы над диссертациями о сектантах, и с удивлением видел, что знаю больше их. В кружке нашем приняли мою книгу чрезвычайно благосклонно, и я слышал не раз, как маститые мистики сочувственно меня называли “ищущим”. Под влиянием их я целую зиму провертелся в Петербурге среди пророков и богородиц хлыстовщины».

В конце 1900-х − начале 1910-х годов Пришвин работал над романом, названным в честь петербургской хлыстовской секты «Начало века», в котором собирался обобщить опыт пребывания в среде символистов и сектантов, но произведение не было закончено.

«[...] План. Пейзаж на Иртыше. Публика. Неприятно, но усилие – и они начинают служить... И даже как-то странно: вот сейчас я так отграничивался... А теперь все, все одинаково добрые люди... Служат мне... Киргиз рассказывает поэму о Баян... Оборвал рассказ на том месте, где Баян оставляла приметы, а купец стал искать ее.

Публика высаживается... Я охочусь... Сцена у озера К. и знакомство с Исаком... Он ищет, где красавица Баян потеряла черное перо... Глаза татарки. Можно из [1 нрзб.] сцену с книгой Девриена... Баян, Баян, все знают, но разгадать не могут... Я дополню из Дафниса и Хлои... Потом переливчатое: о пустыне... Тревожно-искательное недопонимание, пока не приехали в горы, где Баян потеряла черное перо.

Часть 2-я. В городке поиски Баян: стремление вырваться в степь.

Часть 3-я – вырвались на свободу: поиски Баян и охота. Быть может, в 1-й части ни слова об охоте и анализ охоты только с 3-й части. То же и быт киргиз.

Пафос трех частей: 1) Пространство, 2) Жизнь, 3) Жизнь и звезды.

1) Пространство: поездка с Исаком, намеки на мое охотничество, степь; 2) Жизнь; 3) Охота, звезды, природа, киргизы...

Я этнограф. А сюжет? Хочу понять жизнь степи и ищу вторую часть поэмы о Баян... Мои поиски символизируют 1) тягу в степь, 2) мы и степь и т. д. Описываю краешками, не [по самой] сути.

Можно у К. в избушке, после моей охоты, встречу с женой помощника лесничего. Раньше она там, на пароходе, и говорила про Баян... Теперь мы идем с ней. Переправа. Пейзаж степи и соленого озера... Соленое озеро... Мы одни с Исаком. Очарование... А в городе враг: он жандармск[ий] уездн[ый] начальник: он всех нас опишет.

Книга будет такая же, как “Колобок”, но цельная, выдержанная. Избежать ошибки “Колобка”: невыдержанность и провалы в этнографию. Избежать ошибок “Невидимого града”: подчинение художественного голой идее [...]».

На дореволюционную литературную карьеру Пришвина большое влияние оказала появившаяся в начале 1911 года в газете «Речь» програмная статья литературного критика Разумника Васильевича Иванова-Разумника, пользовавшегося популярностью. В дальнейшем писателя свяжет с ним многолетняя дружба. В статье «Великий Пан (о книгах М. Пришвина)» Иванов-Разумник сетовал на незаслуженную малоизвестность Пришвина и предвзятое отношение к его творчеству «Перед нами почтенный этнограф; объективный исследователь народной жизни и творчества, публицист старой, маститой либеральной газеты... Многим ли придет в голову, что эта характеристика не имеет ничего общего с действительностью, что перед нами не объективный этнограф, а чуткий и тонкий художник, быть может субъективнейший из всех современных, художник в этнографии, художник в своей псевдо-публицистике». Констатируя, что «М. Пришвин – крупный, сформировавшийся, цельный художник; о нем можно, о нем нужно говорить», Иванов-Разумник определил его как «призванного барда светлого бога, Великого Пана». Это звание надолго закрепилось за писателем, в советское время трасформировавшись в репутацию «певца природы».

В 1912-1914 годах в издательстве «Знание», которым руководил А.М. Горький, взявший по словам А.Н. Варламова, «Пришвина под опеку после “Черного арабо”», вышло первое трехтомное собрание сочинений писателя, существенно расширевшее круг его читателей. К этому же периоду относится охлаждение Пришвина к той интеллектуальной среде, в которую он еще недавно стремился попасть: «Интеллигенция ничего не видит, оттого что много думает чужими мыслями, она, как вековуха, замылилась и не может решиться выйти замуж».

В 1914 году после смерти матери Пришвин плучил в наследство землю в родном Хрущево, где собирался «устроить хутор», однако начавшаяся Первая мировая война и внутрисемейные раздоры (отношения Пришвина с первой женой на проитяжении всей совместной жизни складывались непросто) побудили его отложить планы.

В 1914-1915 годах Пришвин в качестве военного корреспондента выезжал на фронт, его очерки появлялись в газетах «Речь», «Русские ведомости» и др., осмыслению войны как исторического события отведено немало места и на страницах Дневника за этот период. Осенью 1916 года, накануне революции, Пришвин принял решение покинут Петербург и вернуться под Елец, где, по собственным словам, «начал это странное дело: постройку дома во время войны».

«Многоуважаемый Иван Алексеевич!

Получил от Из-ва писателей наставление. Меня очень радует Ваше приглашение издавать свои книги у Вас. В “наставлении” упоминаются три группы издающихся у Вас книг, под какую же группу Вы подведете меня?

В ближайшем возможном будущем я мог бы предложить Из-ву сборник моих военных очерков; относительно этого сборника (книги) у меня мало сомнений в читательском спросе. Что же касается остальных моих сочинений, то я очень боюсь риска. Мои сочинения разбросаны по разным издательствам, а в “Знании” книги (“В краю непуганых птиц”, “Колобок”) разбиты на очерки, перепутаны. Мне очень хотелось бы издать настоящее собрание моих сочинений. Я жду для этого удобного времени, но кто же будет читать в это сложное время мои книги?

Поэтому на Ваше предложение (по телефону) издать что-нибудь из старого, затрудняюсь ответить: готов на все, но боюсь, это будет невыгодно и Вам, и мне.

Может быть, Вы мне в этом отношении что-нибудь посоветуете? Во всяком случае, мне было бы много приятнее при помощи Вашего издательства стать на собственные ноги, чем зависеть от каприза мецената, как это сделали некоторые мои знакомые писатели.

Что касается сборников, то я, конечно, готов им служить, только очень прошу Вас, если понадобится что-нибудь от меня, предупредить за возможно далекий срок [...]»