Предисловие
Эвакуация художественных ценностей и творческой интеллигенции из Ленинграда
«Искусство — ноша на плечах...»
Защитить и сохранить: музеи и памятники Ленинграда в дни блокады
«Я твердо верю в чудо: ты дал мне эту веру, Ленинград»
Работа филиалов и хранилищ музеев Ленинграда в эвакуации
«Возвращенный из смертной бездны»

Воссоздание музеев и полностью или частично утраченных в результате варварских действий захватчиков историко-культурных памятников изначально расценивалось как вопрос национальной чести, дело принципиальной политической и нравственной важности. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 2 ноября 1942 года была сформирована Чрезвычайная государственная комиссия по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков. 6 мая 1943 года решением Ленгорисполкома была создана Ленинградская городская комиссия с аналогичными функциями, в которую вошли представители городских и партийных органов, главный архитектор Ленинграда Н.В. Баранов, митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий и др.

Методики подсчета ущерба были разработаны и утверждены Совнаркомом к июню 1943 года. Например, в основу денежной оценки урона, нанесенного зданиям, были положены его кубатура, процент разрушений и стоимость восстановления. В результате, по подсчетам Ленинградской городской комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков, общий размер экономического ущерба городу и его жителям составил около 46 миллиардов рублей (при этом в целом по стране он был оценен в 679 миллиардов).

Если состояние ленинградских музеев на всем протяжении блокады контролировалось КПДП и Управлением по делам искусств исполкома Ленгорсовета и, в целом, было хорошо известно, то урон, нанесенный пригородным дворцам-музеям и паркам, оставался неизвестен вплоть до конца января 1944 года. Поэтому когда первая группа специалистов из числа музейных работников в сопровождении литераторов и журналистов выехала в освобожденные пригороды 31 января, их взору открылась катастрофа невиданного, не поддающегося осмыслению масштаба. «Петергоф разрушен так, что никакими человеческими силами уже не воскресить его», - записала в дневнике Вера Инбер.

Ситуация в других пригородных жемчужинах Ленинграда тоже была ужасающей. Все парки были вырублены на дрова и использованы для строительства немецких блиндажей. Гатчина была разрушена на 60%. Павловский дворец сохранился лучше – но только по сравнению с катастрофическими разрушениями остальных. Директор Павловского дворца-музея А.И. Зеленова, добравшаяся в феврале 1944-го в освобожденный Павловск пешком («машины нужны фронту, а не директорам “разбитого вдребезги”»), застала трагическую картину: «Прекрасен, но страшен Павловск со своими руинами. К числу этих руин принадлежит и Павловский дворец-музей, горевший в течение 10 дней. Нет купола, венчавшего дворец, нет и башен с часами, нет библиотеки Росси, сгоревшей бесследно вместе со стенами, нет правого флигеля, нет картинной галереи, нет церкви… Остались только фасадные стены, чудом сохранившие наружную и внутреннюю лепку… Все уцелевшее сохранилось только в “фрагментах”. Помпея не выглядел горестней… В грудах завалов стоят античные статуи, извлеченные из земли. На фресках Скотт готическим шрифтом начертана “арийская” похабщина… Каждый день ходила я ко дворцу, как на могилу к горячо любимому».

Когда улеглись первые эмоции, началась разработка конкретных планов восстановления. Хранителем музейного комплекса пригородных дворцов и парков М.А. Тихомировой был предложен комплекс первоочередных мер, которые включали в себя установку охраны, незамедлительную инвентаризацию оставшихся ценностей, консервацию руин, проверку захоронений и тайников, в которых была спрятана скульптура, фотофиксацию текущего состояния строений, расчистку завалов и т.д. В рамках этого плана велась работа во всех пригородных дворцах и парках в течение 1944-1945 годов.

Далеко не сразу было принято решение о будущей судьбе разрушенных ленинградских дворцов. Идею возможности их полного восстановления со всем внутренним убранством и дальнейшим использованием в качестве музейных объектов (в противовес частичной реконструкции и приспособления под нужды домов отдыха или учебных заведений) отстаивали М.А. Тихомирова, главный архитектор КГИОП Н.Н. Белехов и многие другие ленинградцы. В Москве их поддержали академики И.Э. Грабарь и А.В. Щусев. В 1945 году было создано Центральное хранилище музейных фондов пригородных дворцов Ленинграда. 14 февраля 1946 года после длительных обсуждений Ленгорисполком принял постановление «О восстановлении фонтанов и парковых сооружений в городе Петродворце», а в 1948 году Советом Министров СССР было выпущено постановление «О восстановлении здания Большого дворца в г. Петродворце». Эти документы положили начало целенаправленному восстановлению пригородных дворцов, а главное, его систематическому государственному финансированию.

Первые залы Екатерининского дворца после проведенных реставрационных работ открылись лишь в 1959 году. В Большом Гатчинском дворце полномасштабные реставрационные работы начались в 1976 году, а как музей он был воссоздан к 40-й годовщине Победы, когда три отреставрированных зала приняли посетителей. Полная же ликвидация ущерба, нанесенного немецко-фашистскими захватчиками Ленинграду и его пригородам, не завершена до наших дней. Тем актуальнее слова ленинградского архитектора, фронтовика Ф.Ф. Олейника, сказанные им в январе 1944 года: «Засучив рукава, работать, чтобы сохранить то, что уцелело, восстановить то, что пострадало, вернуть человечеству то, что заставит человечество чувствовать себя богаче…».

За время блокады население Ленинграда сократилось в пять раз, с 3,2 млн человек до 650 тысяч. Это стало следствием не только высокой смертности в условиях блокады, но и целенаправленной эвакуации из города той части населения, которая не могла быть задействована для нужд обороны, фронта и флота. Реэвакуация жителей Ленинграда не происходила стихийно. Вышедшее 12 февраля 1943 года постановление исполкома Ленгорсовета «О въезде и выезде из Ленинграда» констатировало необходимость согласовывать с властями каждый случай возвращения эвакуированных в город. В связи с этим организации и ведомства, заинтересованные в возвращении ценных специалистов, которых требовались для восстановления хозяйства, промышленности и культурных объектов города, в том числе, КПДИ при СНК СССР регулярно направляли в Ленгорисполком соответствующие запросы.

Из-за того что пригородные дворцы-музеи Ленинграда в течение длительного времени находились на линии боевого соприкосновения (так, в районе Петергофа окопы Красной армии и войск вермахта сближались до 150 метров), их территория неоднократно минировалась. Это стало серьезным осложнением для начала их обследования после освобождения и восстановительных работ. К разминированию территории и акватории от Ленинграда до Ораниенбаума были привлечены инженерные части Балтийского флота. Главный хранитель музейного комплекса пригородных дворцов и парков М.А. Тихомирова писала в письме матери вскоре после своего первого посещения Петергофа в конце января 1944-го: «Неделю провела в Петергофе среди развалин, в снегу по пояс. Налаживали жилье, хранилище. Ночевала в землянке у гостеприимных моряков и без них было бы очень туго. Они и минера мне дали (а без него ходить не всюду можно) и кормили меня и обсушивали — ведь там нет жителей и жизнь вообще еще не налажена».

Общая площадь разминирования составила около 40 квадратных километров. Только в районе Петродворца и Старого Петергофа (приблизительно 15 квадратных километров) было обнаружено порядка 50000 мин. 22 июня 1944 года саперы по акту сдали разминированные территории Петергофа, но предупредили, что гарантии полной безопасности нет. И действительно, в процессе разбора руин в них находили мины и позже. Однако уже 25 июня в парк были допущены для гуляния жители Ленинграда и Петергофа.

Ты помнишь ли сиянье Петергофа,
дремучие петровские сады
и этот влажный лепет, бред и вздохи
всегда живой, хлопочущей воды?
Так много было здесь тепла и света,
что в городе зимою, в пору вьюг,
все мнилось мне: а в Петергофе — лето,
алмазный, синий праздничный июль.
Молчи, — увы! Волшебный сад изрублен,
мертвы источники с живой водой,
и праздник человечества поруган
свирепой чужеземною ордой.
…Но мы пришли к тебе, земная радость, —
тебя не вытоптать, не истребить.
Но мы пришли к тебе, стоящей рядом,
тысячеверстною дорогой битв.
Пришли — и, символом свершенной мести,
в знак человеческого торжества
воздвигнем вновь, на том же самом месте,
Самсона, раздирающего льва.
И вновь из пепла черного, отсюда,
где смерть и прах, восстанет прежний сад.
Да будет так! Я твердо верю в чудо:
ты дал мне эту веру, Ленинград.

26 января 1944 года
О.Ф. Берггольц

22 февраля 1946 года директор Государственного Эрмитажа И.А. Орбели выступал в качестве свидетеля обвинения по разделу «Разрушение и разграбление культурных и научных ценностей» на Нюрнбергском процессе. Его речь, касавшаяся бомбардировок Эрмитажа, прерывалась репликами адвокатов подсудимых о том, что свидетель не является специалистом в области артиллерийского дела и не может утверждать, что музей обстреливался немцами прицельно. На это академик Орбели парировал: «Я не артиллерист. Преднамеренность артиллеристского обстрела Эрмитажа для меня и всех моих сотрудников была ясна потому, что повреждения причинены музею не случайным артиллерийским налетом, а последовательно, при тех методических обстрелах города, которые велись на протяжении многих месяцев. Я никогда не был артиллеристом. Но в Эрмитаж попало тридцать снарядов, а в расположенный рядом мост – всего один. Я могу с уверенностью судить, куда целились фашисты. В этих пределах – я артиллерист!».