В истории русской литературы найдется немного поэтов, чье творчество высоко ценили бы их коллеги по цеху и мало знали читатели. Велимир Хлебников (настоящее имя – Виктор Владимирович Хлебников) среди них. Проницательный и строгий знаток поэзии, Роман Якобсон считал его «наибольшим мировым поэтом» XX века. В литературоведческих кругах хлебниковская гениальность и его роль в истории русского авангарда не оспариваются уже давно, но для широкого читателя по-прежнему актуальны статьи в духе «Как читать Хлебникова»: поэт так вознесся в своих исканиях, что его язык, которым он пытался рассказать о том, что видел за сводом своего «нового неба», оказался слишком труден.
Юрий Олеша, человек бесконечно требовательный к себе и другим в отношении точности и выразительности художественного слова, в конце 1920-х годов записал в дневнике свои впечатления от хлебниковской поэзии: «Прочитал впервые несколько поэм Хлебникова целиком. Обыкновенно знают только отдельные двустишия его, строчки – общеизвестные. Читать поэму его трудно, и когда спотыкаешься о внезапно меняющийся ритм, теряешь доверие, раздражаешься, и терпение покидает. Впервые решив прочесть несколько поэм полностью, убедился, что это абсолютно удивительная поэзия, чистота, это гений в чистейшем виде, – первообраз, слеза. Гениально! Совершенно гениально!».
Отдавая должное читательской прозорливости Олеши, можно понять и критиков начала 1910-х годов, которые вынуждены были отзываться на первые публикации молодого поэта и с трудом подбирали для этого подходящие слова. Обвинения в графоманстве, эпатаже и сознательном поиске конфронтации с литературным сообществом были самыми мягкими из упреков, сыпавшихся на Хлебникова после выхода в апреле 1910 года знаменитого футуристического сборника «Садок судей», где было напечатано несколько его произведений. «Сборник переполнен мальчишескими выходками дурного вкуса, и его авторы прежде всего стремятся поразить читателя и раздразнить критиков», – писал о нем Валерий Брюсов, поэт, который сам каких-то пятнадцать лет назад вызвал такой же шквал критики своим скандальным моностихом «О, закрой свои бледные ноги».
Действительно, так до Хлебникова и будетлян (такова была их трактовка слова «футуристы») еще не писали:
О, засмейтесь, смехачи!
Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно,
О, засмейтесь усмеяльно!
О, рассмешищ надсмеяльных – смех усмейных смехачей!
О, иссмейся рассмеяльно, смех надсмейных смеячей!
Смейево, смейево,
Усмей, осмей, смешики, смешики,
Смеюнчики, смеюнчики.
О, рассмейтесь, смехачи!
О, засмейтесь, смехачи!
Впрочем, сами будетляне – Василий Каменский, Давид Бурлюк и Велимир Хлебников (чуть позже к ним присоединились Алексей Крученых, Бенедикт Лившиц и Владимир Маяковский) – относились к этой критике равнодушно и с энтузиазмом продолжали реформирование поэтического языка и эксперименты в сфере словотворчества и заумной поэзии. В следующем сборнике будетлян – «Пощечина общественному вкусу» (1912) – стихи Хлебникова составляли почти половину. Среди них было и знаменитое «Бобэоби пелись губы...»:
Вээоми пелись взоры,
Пиээо пелись брови,
Лиэээй пелся облик,
Гзи-гзи-гзэо пелась цепь.
Так на холсте каких-то соответствий
Вне протяжения жило Лицо.
Заканчивался сборник исчисленной Хлебниковым таблицей с датами великих исторических потрясений. Эти вычисления поэт, называвший себя «художником числа вечной головы вселенной», проводил на протяжении многих лет: они должны были подтвердить его теорию кругового Времени и «разумно обосновать право на провидение».
Незадолго до смерти Хлебников успел издать свои расчеты, которые были названы им «Досками судьбы» и без изучения которых невозможно понимание его поэзии. Юрий Олеша вспоминал: «Я помню их: это были некие тетради из тонкой, плохой, но чем-то приятной бумаги времен военного коммунизма – не объемистые, а всего в несколько листов – и листы эти – это и были доски! – были покрыты большими, как на афишах, буквами и прямо-таки букетиками, пузырьками формул и вычислений. Все вместе выглядело очень художественно. Так и видно было, что это вышло из рук поэта».
Мысль о послушности хода истории математическим законам находила отражение и в стихах Хлебникова 1910-х годов:
Копьем убийство короля
Послушны числам, как заход,
Дождь звезд и синие поля.
Года войны, ковры чуме
Сложил и вычел я в уме.
И уважение к числу
Растет, ручьи ведя к руслу.
К попыткам Хлебникова постигнуть через математические расчеты механизм истории примыкают его «первобытные» и космомифологические утопии. Одна из них – это идея о единении «творян» и «изобретателей» (как антиподов «дворян» и «приобретателей») в лоне единой и всевременной матери-природы, которую одухотворяет человеческий труд. При этом верховным представителем «творян», конечно, является поэт.
К 1917 г. мысль об особой роли поэтов – как тайновидцев и пророков – была трансформирована Хлебниковым в мечту о создании международного общества Председателей Земного Шара, которое должно было состоять из 317 членов. Число 317 не случайно и было выведено поэтом как «магическое» в ходе его вычислений. Роль «Председателей» была определена Хлебниковым в «Воззвании Председателей Земного Шара» в 1917 г. – они должны были осуществлять программу мировой гармонии в «надгосударстве звезды».
Сверхоригинальность поэтики Хлебникова и его утопических концепций повлияла на восприятие поэта современниками и породила вокруг него немало мифов. «Хлебников был человек огромных знаний и острейшего чувства действительности, – вспоминал Осип Брик. – Какая чепуха говорить о Хлебникове, что он был не от мира сего! Он знал и ощущал сей мир во всех тонкостях, во всех изгибах его исторической судьбы и человеческой психики. Прочтите его внимательно – и вы обнаружите в его стихах, в его прозе, в его письмах миллион необычайно тонких, необычайно метких, верных наблюдений, деталей весьма "всегомирного" характера».
Как и многие большие поэты, Велимир Хлебников мало ценил свои автографы. Лиля Брик в «Альманахе с Маяковским» писала, что вместо подушки Хлебников пользовался наволочкой, набитой рукописями. Многие в окружении поэта знали об этом и кропотливо собирали брошенные им листы и тетрадки.
Одним из таких собирателей хлебниковского архива был Давид Бурлюк. «В первый же день моего пребывания у Бурлюков Николай принес мне в комнату папку бумаг с хлебниковскими рукописями, – писал об этом Бенедикт Лившиц. – Это был беспорядочный ворох бумаг, схваченных как будто наспех. На четвертушках, но полулистах, вырванных из бухгалтерской книги, порою просто на обрывках мельчайшим бисером разбегались во всех направлениях, перекрывая одна другую, записи самого разнообразного содержания. Столбцы каких-то слов вперемежку с датами исторических событий и математическими формулами, черновики писем, собственные имена, колонны цифр. В сплошном истечении начертаний с трудом улавливались элементы организованной речи».
* * *
Творческий архив Велимира Хлебникова, значительная часть которого – его личный фонд № 527 в РГАЛИ, тоже сохранился во многом благодаря его родным и друзьям, а также исследователям его поэзии. Всего в фонде насчитывается 402 единицы хранения, среди которых значительную часть составляют автографы стихов и прозаических произведений Хлебникова.
К.В. Яковлева,
начальник отдела