Осенью 1948 года от дачи покойного режиссера Сергея Эйзенштейна в подмосковном Кратово отъехал грузовик, который направлялся в Центральный государственный литературный архив. По прибытии на место из него начали выгружать многочисленные ящики. О том, что это архив расстрелянного восемь лет назад режиссера Всеволода Мейерхольда, переданный в ЦГЛА вдовой С.М. Эйзенштейна Перой Аташевой, знал лишь ограниченный круг сотрудников. В марте 1949-го полученные документы поступили в отдел секретных фондов. «Само собой, руководство архива, в лице его тогдашнего начальника В.И. Попова, не могло не сообщить об этом в НКВД, – рассказывала впоследствии директор РГАЛИ Н.Б. Волкова, – но оставить архив опального режиссера у себя на хранение, разумеется, без права его использования, оказалось возможным».
А где-то среди бумаг самого Эйзенштейна, которые в это время также готовились Перой Аташевой к передаче в ЦГЛА, лежала фотография Всеволода Мейерхольда. Вручая ее Эйзенштейну в 1936 году, в пору начавшихся гонений, режиссер подписал на белом пространстве своего воротничка:«Горжусь учеником, уже ставшим мастером. Люблю мастера, уже создавшего школу. Этому ученику, этому мастеру – С. Эйзенштейну мое поклонение». И хотя к тому моменту отношения между ними заметно пошатнулись, именно Эйзенштейн, презрев все связанные с этим неиллюзорные опасности, взял на себя непростую задачу сохранения огромного архива своего учителя.
После ареста Мейерхольда в июне 1939 года его документальное наследие хранилось у приемной дочери, Татьяны Сергеевны Есениной, которая прятала архив за деревянной обшивкой стен семейной дачи в Горенках. После начала Великой Отечественной войны, предвидя возможную эвакуацию, Татьяна Есенина обратилась к Эйзенштейну с просьбой спасти архив ее отчима, и тот незамедлительно перевез его к себе. При жизни режиссера об этом знали лишь два-три человека – в те годы, когда имя Мейерхольда оказалось полностью вычеркнуто из истории русского и советского театра, тайна его архива охранялась надежно.
В 1955 году решением Верховного суда СССР В.Э. Мейерхольд был посмертно реабилитирован. А через некоторое время стало возможным вывести из спецхрана и его архивный фонд в ЦГАЛИ (РГАЛИ). На сегодняшний день фонд насчитывает 3891 единицу хранения. Всеволод Мейерхольд – этот таинственный доктор Дапертутто, неистовый сын революции, «красный режиссер» и главный мятежник русской театральной сцены – вернулся в мир в своих рукописях и режиссерских заметках, фотографиях, рисунках, огромной переписке и воспоминаниях своих многочисленных учеников и соратников.
…Одна из самых ранних фотографий, сохранившихся в фонде, относится к той поре, когда Всеволод Мейерхольд, а тогда еще Карл Казимир Теодор Мейергольд, восьмой ребенок в семье обрусевшего немца-винозаводчика Эмилия Мейергольда, учился в Пензенской гимназии. Хотя театр увлекал его с детства, трудно угадать в этом слегка апатичном подростке, смотрящем в объектив из-под чуть прикрытых век, будущего эпатажного режиссера. Но характера ему было не занимать уже в юности. Его сыновьей почтительности хватило лишь на то, чтобы после окончания гимназии поступить, как от него ждала семья, на юридический факультет Московского университета. Но учеба в университете продлилась недолго, и уже в 1896 году Мейерхольд был зачислен сразу на второй курс Театрально-музыкального училища Московского филармонического общества в класс В.И. Немировича-Данченко. Перед этим по достижении 21 года он перешел из лютеранства в православие, а имя Карл Казимир Теодор сменил на Всеволода – в честь своего любимого писателя В.М. Гаршина.
Последовавшее после окончания училища в 1898 году приглашение в труппу вновь создаваемого Художественного театра, куда он поступил вместе с О.Л. Книппер, И.М. Москвиным и другими будущими корифеями МХАТа, Мейерхольд воспринял поначалу с большим энтузиазмом. Тем более что Немирович-Данченко осторожно отзывался об актерских данных своего ученика – черты лица слишком резкие, голос однотонный, – и значит, нужно было опровергнуть эти сомнения. Мейерхольду это удалось: за четыре сезона, проведенные в МХТ, он сыграл, и с успехом, восемнадцать ролей, в том числе, Треплева в «Чайке», Тузенбаха в «Трех сестрах», царя Иоанна в «Смерти Иоанна Грозного». Но отказ отдать ему роль царя Федора Иоанновича в спектакле по одноименной пьесе А.К. Толстого привел весной 1902 года к некрасивому и болезненному разрыву В.Э. Мейерхольда с К.С. Станиславским и МХТ. Опыт сотрудничества с В.Ф. Комиссаржевской в 1906-1907 годах, когда Мейерхольд, уже заявивший о себе как постановщик, занимал должность главного режиссера в ее Драматическом театре в Петербурге, также закончился разрывом. Мейерхольду для выработки «режиссерской походки» нужна была собственная сцена, но путь к ней занял еще долгие годы.
Свое видение современного театра Мейерхольд изложил в многочисленных статьях, которые он писал со второй половины 1900-х годов, а в 1913 году выпустил отдельной книгой «О театре». В них он представлял себя как режиссера, который полагается не на простое воспроизведение натуры, а на тайну и недосказанность, возбуждающие в зрителе фантазию и грезы. Меньше десяти лет должно было пройти, чтобы он призывал отказаться уже от «дряблой мистики психологизма», но тогда, в начале 1910-х годов театральные журналы и желтая пресса изощрялись в статьях о «реформаторе» и «модернисте» Мейерхольде, публикуя многочисленные карикатуры на него и одновременно признавая его лидером театрального авангарда своего времени.
Из-за этого приглашение В.Э. Мейерхольда в 1908 году в Александринский театр, который считался оплотом сценического консерватизма, многими было воспринят как необъяснимый парадокс. Не всем были понятны мотивы директора императорских театров В.А. Теляковского, а еще меньше – самого В.Э. Мейерхольда. Со временем все стало очевидно: дирекция императорских театров получила в свое распоряжение невероятно талантливого и полностью самостоятельного в свои 34 года режиссера, а Мейерхольд – возможность приобщиться к глубинным основам и идеям старинного театра. И, конечно, к масштабным постановкам, к которым он так тяготел и страсть к которым ярко проявилась в пореволюционную эпоху.
Всего за десять лет работы в Александринском театре Мейерхольд создал двадцать спектаклей. Одновременно он ставил Вагнера в Мариинском театре и Кальдерона в Башенном театре у Вячеслава Иванова, увлекся комедией дель-арте, в которой видел возможность для возрождения народного театра вместе извращенного «господами словесниками» современного сценического искусства, занялся выпуском журнала «Любовь к трем апельсинам», где писал под псевдонимом «Доктор Дапертутто». Итальянскими мотивами оказалась пропитана и последняя предреволюционная премьера Мейерхольда в Александринке – «Маскарад» М.Ю. Лермонтова. Действие спектакля он вместе с художником Александром Головиным как будто бы перенес из Петербурга в Венецию с ее мрачной пышностью и гнетущей атмосферой рока на фоне вечного чувственного праздника.
Октябрьские события 1917 года Мейерхольд приветствовал – как он признавался позднее, революцию «в крайних, максималистских ее формах» он носил в душе с гимназических лет. Он стал первым режиссером такого масштаба, который целенаправленно пошел на сближение с советской властью: уже в 1918 году он поставил «Мистерию-буфф» Владимира Маяковского в оформлении Казимира Малевича, а с сентября 1920 года на несколько месяцев возглавил Театральный отдел Наркомпроса. Сложность его интеллектуальных исканий 1910-х годов, казалось, была нивелирована бравурными лозунгами о театре для граждан «нового, коммунистического мира», а полемика с другими режиссерами и драматургами иной раз с трудом удерживала грань между теоретическим спором и политическим доносом.
Изящная эстетика комедии дель-арте закономерно уступила место высоким сапогам, брюкам галифе, буденовкам, пулеметам и другим атрибутам эпохи. Известный поэт-имажинист Анатолий Мариенгоф так описывал одну из встреч с Мейерхольдом в 1920-е годы: «Тут неожиданно явился Мейерхольд. Он был в кожухе, подпоясанном красноармейским ремнем; в мокрых валенках, подбитых оранжевой резиной; в дворницких рукавицах и в буденовке с большой красной пятиконечной звездой. На ремне – полевая сумка через плечо. Только пулеметных лент крест-накрест и не хватало».
В 1920 году Мейерхольд открыл в Москве Театр РСФСР-I, который сменив за короткий срок еще два названия: в 1923 году стал называться Театр им. Мейерхольда (ТИМ), а с 1926-го, после присвоения ему статуса государственного, – ГосТИМ. Сергей Эйзенштейн, который в те годы, несомненно, испытывал огромное влияние Мейерхольда, писал об этом времени: «Кругом бурлит великолепная творческая напряженность 20-х годов. Она разбегается безумием молодые побегов, сумасшедшей выдумки, бредовые затей, безудержной смелости».
В общей сложности в ГосТИМе Мейерхольд поставил 26 пьес, в том числе, по произведениям Маяковского, Эрдмана, Файко, Олеши, Эренбурга, Третьякова, Сельвинского, Германа, Вишневского и других современных советских авторов. Главные женские роли в них неизменно исполняла Зинаида Райх – вторая жена режиссера, ставшая его музой и соратником до конца жизни, так что он даже присоединил ее фамилию к своей и стал именоваться Мейерхольд-Райх. Но когда в середине 1930-х газеты начали все яростнее критиковать режиссера, ему припомнили не эти остроактуальные постановки, а спектакли по произведениям «врагов народа» и авторов XIX века – «Горе от ума», «Ревизора», «Пиковую Даму», «Даму с камелиями», – обвинив, в конце концов, в буржуазном формализме.
Судьба главного детища Мейерхольда решилась быстро: 17 декабря 1937 года в «Правде» вышла статья председателя Комитета по делам искусств при СНК СССР Платона Керженцева «Чужой театр», а уже 7 января 1938-го постановлением КПДИ ГосТИМ был ликвидирован как занимающий «чуждые советскому искусству, насквозь буржуазные формалистические позиции».
Оставшийся без работы Мейерхольд получил место в Оперном театре К.С. Станиславского – несмотря на все обиды, нанесенные Мейерхольдом ему лично и МХАТу в полемическом запале 1920-х годов, он ценил его как носителя высочайшей театральной культуры и без колебаний протянул руку помощи. В Оперном театре Мейерхольд прослужил с марта 1938 по июнь 1939 года.
20 июня 1939-го Всеволод Мейерхольд, которому уже исполнилось 65 лет, был арестован, а 15 июля при невыясненных обстоятельствах была убита Зинаида Райх. Не выдержав «репрессий физического и морального порядка», Мейерхольд подписал признания в шпионаже и участии в правотроцкистской организации, от которых затем отказался в жалобе прокурору в декабре 1939-го. Но судьба его уже была предрешена, и 2 февраля 1940 года, в один день с писателем и журналистом Михаилом Кольцовым, режиссер был расстрелян. По свидетельству Михаила Чехова, у Мейерхольда не было сомнений в том, что рано или поздно его жизнь закончится именно так, но когда Чехов предлагал ему во время гастролей остаться за границей, он отказался, твердо решив вернуться в Советский Союз – «из честности».
К.В. Яковлева,
начальник отдела РГАЛИ